ЛЕОНИД МАРТЫНОВ

Знаете, Каков был Хлебников?
Вы, которые храните его томики
Вместо катехизисов и требников,
О, поклонники его архитектоники, -
Я расскажу вам о том,
О чем вы не прочтете ни в одном его томе.
Я жил с Хлебниковым в одном доме:
Мы на десятом,
Он ниже,
Нам, тогда еще почти что ребятам,
Он был в какой-то степени, разумеется, ближе,
Чем академические столпы.
Мы тогда из скорлупы
Только-только лишь и вылупились,
И подкармливали нас слегка
То поэзия,
То живопись,
То чертежная доска.
Непохожие на умников-разумников,
В сумерках мы не играли в схимников,
А любили с девушками милыми
Плыть в междупланетной пустоте,
Как и вы сегодня, над перилами
Лестничных площадок в темноте.
А когда они, сбегая,
Говорили: "Спать пора!"
Затевалась и другая
Иногда у нас игра:
Тихо, чинно, аккуратно
Вперегонки вверх и вниз,
Кто вперед, туда-обратно
Мы по лестнице неслись,
Это, по-моему, и сейчас одна из любимейших игр у детей.
Но однажды утром по дому прошел слух,
Что Хлебников ночью на лестнице видел чертей.
Мы сказали:
- Это мы!
Мы по лестнице носились, а совсем не духи тьмы!..
Нам сказали:
- Вы пойдите,
Так ему вы и скажите,
Ибо это не выходит у него из головы.
Объясните: это - вы!
Мы приходим. На диване тихий Хлебников сидит.
Показалось, что вниманья он на нас не обратит.
Или поглядит с укором на непрошеных гостей.
Мы ему сказали хором:
- Вы не видели чертей!
Это мы ночами носимся
Осторожно и молчком,
А хотите - это бросим все, -
Мы прекрасно к вам относимся!
И в ответ сказал он:
- Черти!
В смысле, видимо, таком:
Чертенята, бесенята, окаянные ребята.
И об этом он уж больше разговаривать не стал…
В общем, выглядел он скверно, будто загнанная серна.
И понятно: вероятно, он порядочно устал.
Это было незадолго до его смерти,
Много прежде, чем он стал на пьедестал.

Мне явился Хлебников.
- Вникни в суть хвалебников,
Вызнай, кто чем славится!
Нравится не нравится - были у иных отцы,
А вернее, праотцы, - кто откуда выходцы:
Были Гамильтонами, стали Хомутовыми,
Те, кто были склонными быть к тому готовыми,
Пусть и не намеренно.

Но иных не тронула горькая ирония
Прозвищ, вхлест отмеренных, -
Скажем, у Чичериных в новоданном имени
Не было потеряно нечто Цицероново.

И не в третьем Риме ли, где лампада плакала,
Аксакал седой, вставал в облике Аксакова
И восточно свойствовал равно одинаково
Кантемирам, Лермонтам, тоже не отвергнутым,
И цвели среди зимы Капнисты, Фонвизины,
Коих не унизили ни описки книжников,
Ни снежки насмешников! -
Так кивнул мне Хлебников
На своих сподвижников, а не на приспешников,
Говорящий голосом, в котором воркованье голубя
И звучанье колокола
Сливалось со звоном снега под санным полозом
И с пшеничным колосом.